Все сказки мира


Краткое содержание: Особняк

Уильям Фолкнер
Особняк

За убийство фермера Хьюстона Минк Сноупс был приговорен к пожизненному заключению в каторжной тюрьме Парчмен, но он ни минуты не жалел о том, что тогда спустил курок. Хьюстон заслужил смерть — и не тем, что по приговору Билла Варнера Минк тридцать семь дней вкалывал на него лишь для того, чтобы выкупить свою собственную корову; Хьюстон подписал себе смертный приговор, когда после того, как работа была окончена, из высокомерного упрямства потребовал еще доллар за то, что корова простояла у него в хлеву лишнюю ночь.

После суда адвокат объяснил Минку, что из тюрьмы он может выйти — через двадцать или двадцать пять лет, — если будет исправно работать, не участвовать в беспорядках и не предпринимать попыток к бегству. Выйти ему нужно было непременно, потому что на воле у Минка оставалось одно, но очень важное дело — убить Флема Сноупса, на чью помощь он понапрасну до конца надеялся. Флем подозревал, что Минк, самый злобный из всех Сноупсов, попытается расквитаться с ним, и когда Монтгомери Уорд Сноупс попался на показе в своем ателье непристойных французских открыток, сделал все, чтобы его поместили в ту же тюрьму, что и Минка, За предложенную Флемом мзду Монтгомери Уорд соблазнил родича бежать, хотя до конца двадцатилетнего срока тому оставалось всего пять лет, и предупредил о побеге охрану. Минка схватили и добавили еще двадцать лет, которые он решил честно досидеть, и потому лет через восемнадцать отказался участвовать в побеге, который задумали его соседи по бараку, что чуть не стоило ему жизни.

На волю Минк вышел, отсидев тридцать восемь лет; он даже не подозревал, что за это время успели отгреметь две мировые войны. Прошение, благодаря которому шестидесятитрехлетний Минк освободился чуть раньше положенного срока, было подписано прокурором Гэвином Стивенсом, В. К. Рэтлифом и Линдой Сноупс Коль.

Коль — фамилия скульптора-еврея, с которым Линда встретилась в Гринич-Виллидж, и встреча эта привела к тому, что года через полтора после отъезда из Джефферсона она прислала Гэвину Стивенсу приглашение на событие, которое в разговоре с В. К. Рэтлифом он обозначил как «новоселие», так как не только о венчании, но и о гражданской регистрации брака речи тогда не шло. В тот раз Рэтлиф не поехал в Нью-Йорк со Стивенсом, не посчитав нужным почтить своим присутствием столь неопределенное торжество. Зато в 1936 г., когда — перед тем как отправиться на войну в Испанию — Бартон Коль и Линда решили-таки оформить свои отношения, он охотно составил компанию другу-прокурору.

Заодно Рэтлиф намеревался наконец увидеть те виргинские холмы, где его далекий русский предок сражался в рядах гессенских наемников англичан против революционной американской армии и где попал в плен, после чего навсегда осел в Америке; от этого предка, чьей фамилии давно никто не помнил, Рэтлифу и досталось имя Владимир Кириллыч — тщательно скрываемое за инициалами В. К., — которое на протяжении полутора веков неизменно доставалось в его роду старшим сыновьям.

В Испании Бартон Коль погиб, когда его бомбардировщик был сбит над вражескими позициями; Линда получила контузию от взрыва мины и с тех пор начисто лишилась слуха. В 1937 г. в аэропорту Мемфиса — пассажирские поезда через Джефферсон к этому времени ходить уже перестали — её встречали В. К. Рэтлиф, Гэвин Стивене и его племянник Чарльз Мэллисон.

Стоило Рэтлифу с Чарльзом увидеть, как Гэвин и Линда встретились после многолетней разлуки, как они смотрели друг на друга, и обоим им сразу пришло в голову, что старый холостяк и молодая вдова обязаны непременно пожениться, что так всем будет спокойней. Вроде бы так оно и должно было произойти, тем более что Гэвин и Линда проводили много времени наедине — он занимался с ней постановкой голоса, после контузии ставшего скрипучим, каким-то утиным. Но напрасно Чарльз Мэллисон дожидался, когда же ему в Гарвард пришлют приглашение на бракосочетание; в том же, что предполагаемая связь его дяди с Линдой не может оставаться неоформленной официально наподобие связи Юлы и Манфреда де Спейна, ни у Чарльза, ни у Рэтлифа не возникало сомнений — Линде явно недоставало той ауры безусловной, ни при каких обстоятельствах не подсудной женственности, какой обладала её мать, да и Гэвин отнюдь не был де Спейном. А значит, никакой связи и не было.

В Джефферсоне Линда нашла было себе поле деятельности — совершенствование негритянских школ, но скоро сами негры попросили её не навязывать им помощи, за которой они не обращались. Так что ей пришлось ограничиться воскресными занятиями, на которых она пересказывала черным детям мифы разных народов. Единственными соратниками Линды в её социально-реформаторских устремлениях были двое едва говоривших по-английски финнов, слывших коммунистами, но так и не отыскавших в Джефферсоне и во всей Йокнапатофе любезного их сердцу пролетариата.

Вдова коммуниста-еврея, сама сражавшаяся в Испании на стороне коммунистов, а теперь втайне ото всех хранящая билет коммунистической партии и на виду у всего города водящаяся с неграми, Линда повсюду встречала недоверчивость и неприязнь. Рано или поздно на нее пристальное внимание обратило ФБР. Положение немного переменилось, только когда русские и американцы оказались союзниками в войне с Гитлером. В начале 1942 г. Линда уехала из Джефферсона в Паскагулу и там поступила работать на верфь, строившую транспорты для России.

Перед отъездом она взяла с Гэвина обещание, что в её отсутствие он женится, и тот действительно на старости лет взял в жены Мелиссандру Гарисс, в девичестве Бэкус, в которую был влюблен когда-то на заре юности. Мелиссандра успела побывать замужем за крупным гангстером и родить от него двоих детей, теперь уже взрослых; об источнике немалых доходов мужа она не имела представления до тех пор, пока того среди бела дня не расстреляли в новоорлеанской парикмахерской.

Тем временем с момента, когда Флем подмял под себя банк Сарториса и, водворившись на жительство в родовом гнезде де Спейнов, вроде бы удовлетворился достигнутым, а родичи его отбыли кто в тюрьму, кто обратно во Французову Балку, а кто и подальше, Джефферсон оставался более или менее свободным от Сноупсов. Если они и появлялись в городе, то как-то мимолетно, проездом, вроде сенатора Кларенса Сноупса — Кларенса, полисмена с Французовой Балки, старый Билл Варнер в конце концов провел в законодательное собрание штата Миссисипи, где тот честно отрабатывал вложенные в него деньги; однако когда сенатор выдвинул свою кандидатуру в Конгресс Соединенных Штатов, на предвыборном пикнике В. К. Рэтлиф сыграл с ним довольно злую шутку, насмешившую весь округ и бесповоротно лишившую Сноупса надежд на место в Конгрессе.

Только во время войны Флем однажды было зашевелился, но и тут не получил того, к чему стремился: Джейсон Компсон откупил выгон — некогда проданный его отцом, чтобы на вырученные деньги отправить в Гарвард Квентина, — и с выгодой всучил его Флему, которого ему удалось убедить в том, что государство даст за этот участок хорошие деньги, поскольку он как нельзя лучше подходит для строительства аэродрома; аэродрому же благодарное государство присвоит, тем самым увековечив, имя Флема Сноупса. Когда Флем понял, что никакого аэродрома на приобретенной им земле не будет, он пустил его под застройку.

Новые дома после войны были очень даже нужны, так как возвращавшиеся солдаты в большинстве своем стремительно женились и так же стремительно заводили детей. Денег у всех было вдосталь: кто-то заслужил их на фронте ценой собственной крови, кто-то благодаря неимоверным заработкам военного времени; та же Линда получала на своей верфи аж четыре доллара в час.

На фоне наступившего всеобщего благоденствия, вынудившего даже коммунистов-финнов потихоньку начать вкладывать лишние деньги в акции, и отсутствия явной социальной несправедливости — здание новой негритянской школы, к примеру, по всем меркам превосходило старую школу для белых — Линда по возвращении в Джефферсон на первых порах осталась без дела и в основном сидела в доме у де Спейнов, попивая виски. Но потом она откуда-то прознала о томящемся в Парчмене родиче и при помощи Гэвина Стивенса и В. К. Рэтлифа с жаром занялась освобождением Минка.

Гэвину, равно как и Рэтлифу, было совершенно очевидно, что сделает Минк, выйдя на свободу, но Линде он отказать не мог. Не желая, однако, оказаться соучастником убийства, Гэвин договорился с начальником тюрьмы, что тот отпустит Минка с одним непременным условием: Минк по выходе возьмет двести пятьдесят долларов и пожизненно будет получать каждый год по тысяче в обмен на клятву не пересекать границ штата Миссисипи.

Минка выпустили в четверг, а в пятницу Гэвин узнал, что Минк всех перехитрил — он взял у начальника деньги, но потом с тюремным привратником передал их обратно и таким образом был теперь на свободе с десяткой в кармане и твердым намерением убить Флема Сноупса. Как ни противно ему это было делать, Гэвин пошел к Флему и предупредил его об опасности, но банкир выслушал его со странным равнодушием.

Легко догадавшись, что Минку понадобится пистолет и что за ним он отправится в Мемфис, Гэвин использовал свои связи для того, чтобы поставить на ноги всю мемфисскую полицию, но результатов это не принесло. Только в среду ему по телефону сообщили, что, по сведениям полиции, в понедельник в одной закладной лавочке человеку, по описанию похожему на Минка, за десять долларов был продан револьвер, который, впрочем, вряд ли был на что-то годен. Но к этому моменту Гэвин уже знал, что револьвер был исправен — накануне, во вторник, он сработал.

За воротами тюрьмы Минка встретил мир, мало похожий на тот, что он покинул тридцатью восемью годами раньше, — теперь даже банка сардин, которую, как он хорошо помнил, везде можно было купить за пять центов, стоила двадцать три; а еще все дороги стали твердыми и черными… Тем не менее стомильный путь до Мемфиса он преодолел — пусть не за день, а за три. Тут ему повезло, и он чудом купил револьвер, не обратив на себя внимание полиции; еще больше ему повезло в Джефферсоне, когда в дом Флема он проник всего за полчаса до того, как под его окнами должен был занять свой еженощный пост добровольный помощник шерифа.

Флем как будто ждал его и не пытался ничего предпринимать для спасения жизни, даже когда с первого выстрела револьвер дал осечку, а просто молча смотрел на Минка своими пустыми глазами. Когда Флем упал с простреленной головой, на пороге комнаты возникла Линда и, к удивлению убийцы, спокойно показала ему безопасный выход из дома.

После похорон Линда выправила дарственную, по которой дом и имение возвращались де Спейнам, а сама собралась навсегда покинуть Джефферсон. Для отъезда у нее был приготовлен шикарный «ягуар». У видав его, Гэвин понял, что Линда с самого начала знала, что станет делать вышедший из тюрьмы Минк, — на то, чтобы выписать такую машину из Лондона или хотя бы из Нью-Йорка, требовалась по меньшей мере пара месяцев.

Когда Линда наконец уехала, Рэтлиф поделился с Гэвином Стивенсом надеждой, что у нее не припасено где-нибудь дочери, а если дочь и существует, что она никогда не появится в Джефферсоне, ибо третьей Юлы Варнер шестидесятилетнему Гэвину уже нипочем не выдержать.